Корум молча вернул зеркало Ралине.

Задумчиво проведя здоровой рукой по шрамам, покрывавшим лицо и шею, он пробормотал:

— Если я и был когда-то красив, то теперь стал просто уродом.

Она пожала плечами:

— Я видывала и куда более страшные уродства.

И тут ярость и гнев с новой силой закипели в душе Корума; здоровый глаз его сверкнул, и он, потрясая культей, воскликнул:

— О да, и увидишь еще страшнее, когда я доберусь наконец до Гландита-а-Краэ!

Потрясенная, Ралина отпрянула от него, но тут же взяла себя в руки.

— Если ты даже не знал, что красив, и не был так уж тщеславен, то почему же твои увечья вызывают в душе твоей такую злобу?

— Мне очень нужны оба глаза и обе руки — чтобы убить Гландита и как следует рассмотреть, как он будет умирать. Иначе радость моя будет уменьшена наполовину!

— Ты говоришь, точно злой мальчишка, принц Корум! — упрекнула она его. — Твои слова недостойны вадага. Что сделал тебе этот Гландит?

Корум понял, что так и не успел толком рассказать ей о том, что случилось с вадагами, а она, живя в столь уединенном замке, конечно же, не знает о резне, устроенной Гландитом.

— Он перебил всех вадагов, — сказал Корум. — Гландит уничтожил мой народ, и сам я тоже непременно погиб бы, если б не твой друг, Великан из Лаара.

— Он сделал что?.. — голос Ралины звучал чуть слышно. Она была потрясена до глубины души.

— Он перебил весь мой народ.

— Но зачем? Разве вы воевали с этим Гландитом?

— Мы даже не знали о его существовании. Нам и в голову не приходило, что от мабденов нужно как-то обороняться. Они казались нам совсем дикими, неспособными нанести урон нашим неприступным замкам. Теперь все вадаги, кроме меня, мертвы. И, насколько мне известно, большая часть надрагов тоже. Во всяком случае, те из них, кто не превратился в их жалких рабов.

— Не те ли это мабдены, чей король называет себя Лир-а-Брод из Каленуира?

— Те самые.

— Я и не предполагала, что они стали столь могущественны! Я думала, что тебя захватили наши старые враги, варвары на мохнатых пони. Я еще не могла понять, почему ты путешествовал один и оказался так далеко ото всех здешних замков вадагов?

— А где ближайший замок? — на какое-то мгновение в душе Корума встрепенулась надежда: что если не все вадаги погибли? Что если здесь, на далеком западе, кто-то остался в живых? — Как он называется?

— То ли Эран… то ли Эрин… как-то так.

— Эрорн.

— Да. Кажется, именно Эрорн. До него отсюда примерно неделя пути.

— Неделя? Неужели так далеко? Стало быть, Великан из Лаара унес меня куда дальше, чем я предполагал… В замке, о котором ты говоришь, госпожа, я родился. Это мой дом. Мабдены уничтожили его у меня на глазах. И, как я теперь понимаю, мне потребуется значительно больше времени, чтобы вернуться туда и отыскать Гландита и его стаю убийц.

Корума вдруг охватило чувство чудовищного, абсолютно полного одиночества, дотоле ему неведомое. Он словно оказался в совершенно ином, чуждом ему мире. И в мире этом правили мабдены. Ах, сколь гордой была некогда раса вадагов! И сколь неразумной. Если б только они хоть немного отвлеклись от своих высокоумных занятий, если бы просто посмотрели вокруг…

Корум опустил голову.

Ралина, прочитав, видимо, мысли несчастного принца, легонько коснулась его руки.

— Пойдем со мной, принц Корум. Тебе необходимо поесть.

Он покорно пошел за нею в столовую, где уже был накрыт стол на двоих. Здешняя пища — в основном фрукты и легкие блюда из съедобных водорослей — значительно больше соответствовала вкусам Корума, чем то, что предлагали ему мабдены-крестьяне. Он вдруг почувствовал, что безумно голоден и смертельно устал. Душа его пребывала в смятении; единственное, в чем он по-прежнему был уверен, это ненависть к Гландиту и жажда мести. И эту месть он надеялся осуществить как можно скорее.

За столом они не разговаривали, но маркграфиня все время посматривала на него и раза два у нее шевельнулись губы, словно она собиралась что-то сказать, но передумала.

Столовая была небольшая; на стенах висели дорогие гобелены тонкой работы. Покончив с едой, Корум начал было с интересом изучать отдельные фрагменты вышивки, но тут сцены, изображенные на гобеленах, странным образом стали расплываться у него перед глазами. Он вопросительно глянул на Ралину, но лицо ее было непроницаемым. Голова Корума отчего-то была удивительно легкой, а вот руки и ноги отказывались повиноваться.

Он хотел было заговорить с маркграфиней, но язык не выговаривал нужных слов.

Его явно напоили какой-то отравой.

Эта женщина подложила ему в пищу яд.

Снова он допустил промашку и оказался жертвой мабденов.

Корум бессильно уронил голову на руки и погрузился, не желая того, в глубочайший сон.

И снова явились видения.

Перед ним возник замок Эрорн — такой, как в тот день, когда Корум покинул его на рыжем жеребце. Потом он увидел мудрое лицо отца — тот что-то говорил, но сколько Корум ни напрягал слух, ничего расслышать он так и не смог. Мать сидела, склонившись над работой: она писала свой последний трактат по математике. В изящном танце двигались сестры Корума, а его дядя наигрывал для них сочиненную им самим новую мелодию…

Радостная, счастливая атмосфера…

Но теперь Корум определенно не мог понять, почему все они полагают, что заняты делом. Ему их занятия казались довольно нелепыми и совершенно бессмысленными. Эти взрослые люди были похожи на заигравшихся детей, которые не подозревают, что страшный зверь подкрался к ним совсем близко и вот-вот нападет.

Коруму хотелось крикнуть… предупредить их… но отчего-то у него не было голоса.

Он видел, как помещения замка начинает охватывать пожар — воины мабденов уже проникли туда через незащищенные ворота и напали на его обитателей, ни о чем не подозревавших. Пересмеиваясь, мабдены сдирали с окон дивные шелковые занавеси и прекрасную обивку с мебели, наматывали все это на палки и использовали как факелы…

Потом он снова увидел свою семью. Теперь они уже поняли, что в замке пожар, и даже пытались найти источник огня.

Отец его вошел в библиотеку в тот момент, когда Гландит-а-Краэ нанизывал книги на копье, как на вертел. Старый принц в полном изумлении смотрел, как этот варвар сжигает его книги. Губы старика шевелились, в глазах застыл вопрос — точнее, вежливое удивление.

Гландит обернулся, с ухмылкой вытащил из-за пояса боевой топор и взмахнул им…

И почти сразу Корум увидел мать. Двое мабденов держали ее за руки и за ноги, а третий ритмично поднимался и опускался над ее обнаженным телом.

Борясь с оковами сна, Корум пытался проникнуть туда, спасти мать, но был бессилен…

Он видел и своих сестер: их постигла судьба матери. И попасть к ним он тоже не смог, как ни стремился: путь был закрыт чем-то невидимым.

Корум все еще пытался пробиться, когда мабдены перерезали девушкам горло, и те умирали в судорогах, словно прирезанные козы.

И тогда он заплакал.

Корум все еще плакал, когда вдруг ощутил рядом чье-то теплое тело. Словно издалека доносился ласковый, утешающий голос.

Его гладили по голове и баюкали, прижав к груди, точно младенца.

Он попытался было высвободиться из объятий той женщины, что баюкала его, но она держала крепко.

И он снова заплакал — на этот раз от облегчения. Тяжкие рыдания сотрясали его тело, а потом он опять уснул. Но теперь сон его был свободен от страшных видений…

Проснувшись, Корум ощутил смутное беспокойство. Он чувствовал, что проспал слишком долго, что ему необходимо поскорее встать и начать действовать. Он приподнялся в постели и снова упал без сил на подушки.

В голове медленно прояснялось. Чувствовал он себя явно значительно лучше. Впервые с тех пор, как он покинул замок Эрорн, он ощущал прилив созидательной энергии, жажду деятельности. Даже тьма, в которую погружена была его душа, казалось, несколько отступила.

Итак, в еду Коруму подсыпали всего лишь снотворное, и это оно, столь благотворно подействовав на него, помогло ему восстановить силы.