Когда драка начала принимать массовый характер, мабден, ехавший во главе каравана, снова что-то гневно проревел и неверной походкой, держа в руке бурдюк с вином, приблизился к дерущимся и стал пинать то одного, то другого, приказывая прекратить драку. Двое отказались ему повиноваться, и он, выхватив из-за пояса огромный боевой топор, с размаху опустил его на голову ближайшего из непокорных, разрубив не только шлем, но и череп. Тут же воцарилась тишина, и Корум услышал, слова вожака:

— Клянусь Псом! Я больше не потерплю этих дурацких драк! Чего зря силы тратите друг на друга? У нас и так есть кем заняться! — и он указал в сторону пленников.

Кто-то гнусно засмеялся, и некоторые мабдены действительно двинулись туда, где на земле, скорчившись, спали пленные. Спящих растолкали, перерезали их путы и погнали туда, где собрались в кружок те, кому вина оказалось недостаточно. Несчастных втолкнули в центр круга, и они застыли там, в ужасе глядя на воинов.

Вожак первым вошел в круг и обратился к пленным:

— Помните, что я сказал вам, когда мы, уходя из вашей вонючей деревни, прихватили вас с собой? Так кого мы, денледисси, ненавидим больше всех на свете, даже больше шефанхау?

Один из пленников что-то пробормотал, глядя в землю. Вожак быстро подошел к нему и острием топора приподнял его голову.

— Верно! Хорошо урок усвоил, дружок. Ну-ка, скажи погромче.

Пленный едва шевелил пересохшим от жажды языком и разбитыми, запекшимися губами, глядя в темнеющие небеса; по щекам его текли слезы; вдруг он возопил каким-то диким, надтреснутым голосом:

— Тех, кто лижет мочу шефанхау!

И застонал. А потом вдруг снова издал пронзительный вопль.

Вожак мабденов улыбнулся, отвел назад руку с зажатым в ней топором и рукоятью ударил пленного в живот. Вопль резко прервался; от нестерпимой боли несчастный согнулся пополам.

Коруму никогда не приходилось видеть столь бессмысленной жестокости. Оцепенев от ужаса, он смотрел, как мабдены вновь связали пленников, повалили их наземь и принялись тыкать в них ножами и пылающими головнями, причиняя бесконечные страдания и заставляя корчиться от боли, однако не убивая.

Вожак, веселясь, наблюдал за ними, сам участия в истязаниях не принимая.

— Ох и попомните вы меня, когда ваши души соединятся с душами проклятых шефанхау в Ямах Пса! — бурчал он добродушно. — Ох и попомните вы графа денледисси Гландита-а-Краэ, погибель шефанхау!

Корум так и не смог разгадать, что означают эти слова. «Шефанхау», возможно, было изуродованным вадагским словом «сефано», которое имело несколько значений, например, «дьявол», «злодей», «демон». Но почему мабдены сами себя называют «денледисси»? И не является ли это слово — а, скорее всего, так и есть — искаженным вадагским «донледисси», что значит «убийцы»? И не используют ли мабдены понятие «шефанхау» для обозначения любого врага? При этом похоже, что среди их врагов есть и племена мабденов…

В полном недоумении Корум потряс головой. Да, мотивы поведения диких животных были ему куда понятнее мабденских. С точки зрения чистой науки, они совершенно перестали интересовать его, начиная раздражать и вызывая одно лишь отвращение. Он легонько тронул поводья и быстро углубился в лес.

Увиденное он пока что мог объяснить одним-единственным способом: эти мабдены явно прошли путь эволюции, а затем и стадию регресса быстрее, чем любая другая раса. Вполне возможно, он видел всего лишь утративших разум представителей этого племени. Если его рассуждения верны, то именно потеря разума и послужила причиной того, что мабдены считают врагами собственных соплеменников — бросаются же на себе подобных заболевшие бешенством лисицы.

Теперь Корум чувствовал еще более острую потребность поскорее выполнить обещание, данное отцу. Он погонял и погонял коня, который и без того мчался, как ветер, по направлению к замку Крашах. Принцесса Лорим, что жила там, совсем близко от мест расселения мабденов, наверняка смогла бы дать Коруму ответы на мучившие его вопросы.

Глава четвертая

УБИЙЦЫ КРАСОТЫ, ПОГИБЕЛЬ ПРАВДЫ

Миновав высокие зеленые холмы, что со всех сторон окружали долину, Корум не обнаружил никаких следов пребывания мабденов, кроме черных кострищ и мусора. Он остановил коня и огляделся. Замка принцессы Лорим почему-то не было видно.

Здесь росло множество тополей, вязов и берез; в теплых полуденных лучах солнца долина выглядела удивительно мирной. «Интересно, куда же все-таки подевался замок?» — недоумевал Корум.

Он снова достал из-под кольчуги карту и внимательно ее рассмотрел. Замок должен был стоять прямо посреди этой долины, окруженный по периметру шестью кольцами тополей и еще двумя внешними кольцами вязов. Корум снова уставился перед собой.

Да, кольца тополей и вязов — на месте. Но в центре — никакого замка! Лишь какое-то странное облачко тумана.

Откуда там туман, в такой ясный полдень? Значит, это дым?

Корум погнал жеребца вниз по склону холма.

Он миновал первый ряд деревьев, второй и не останавливался, пока не вылетел на середину последнего зеленого круга. Но и там никакого замка не оказалось. Зато отчетливо чувствовался запах дыма. От дыма уже щипало глаза и горло.

Лишь теперь Корум смог различить закопченные развалины и в ужасе приблизиться к ним, хотя в горле ужасно першило, а дым застилал глаза. Острые осколки камней, груды искореженного металла, обгоревшие балки…

Увы, сомнений не оставалось: принц Корум увидел то, что осталось замка Крашах. Тлеющие руины. Страшный пожар уничтожил замок без следа, пожрав, видимо, и его обитателей, ибо Корум, сдерживая храпящего, воз6ужденного коня, повсюду замечал почерневшие кости людей. А за пределами гигантского пепелища видны были следы яростной битвы; сломанная колесница мабденов, несколько трупов дикарей, разрубленное на куски тело старой вадагской женщины…

И, несмотря на дым и еще тлеющий пожар, уже начинало слетаться на пир воронье.

Так принц Корум впервые познал истинное горе. Он догадался, что это именно горе, хотя никогда не испытывал таких чувств прежде. А потом глубокая печаль охватила его душу.

На всякий случай он громко крикнул, надеясь, что откликнется хоть кто-то из уцелевших обитателей замка, но ответом ему было молчание. И принц Корум медленно поехал прочь. Ехал он на восток, к замку Сарн.

Целую неделю он гнал и гнал своего коня, почти не слезая с седла, и ощущение огромного горя и глубокой печали не покидало его. А потом вдруг возникло какое-то новое ноющее, болезненное чувство, и принц Корум догадался, что это тревога.

Сквозь заросли бузины к замку Сарн вела широкая тропа. Конь и всадник смертельно устали и еле двигались, так что мелкие зверюшки вполне успевали спрятаться, заслышав стук копыт. С хмурого неба сеялся дождик. Запаха дыма не чувствовалось, но когда Корум добрался наконец до развалин замка, то понял: они давно уже перестали гореть. Черные обуглившиеся камни были холодны, а воронье, добела обчистив кости убитых, улетело прочь в поисках новой добычи.

И тут впервые слезы навернулись Коруму на глаза. Он слез со своего запыленного и усталого коня, взобрался на груду почерневших камней и уселся там, глядя вдаль.

И сидел он так много часов подряд, а потом из горла его вдруг вырвался странный тонкий звук. Ничего подобного он от себя не ожидал и не понимал, что с ним такое творится. Но и этот жалобный стон не принес его душе облегчения. Он никогда не видел принца Опаша, хотя отец часто и очень тепло вспоминал двоюродного брата. Он не знал никого из тех людей, что жили в замке Сарн, но оплакивал их долго и горестно, пока совершенно не обессилел и не погрузился в мрачное забытье, рухнув ничком прямо посреди печального пепелища.

А дождь все падал на алый плащ принца Корума, на печальные руины старинного замка, отмывая до белизны кости погибших. Рыжий конь между тем, пощипав травы, отыскал себе убежище под густыми кустами бузины и улегся там. Некоторое время он еще поглядывал на хозяина, а потом тоже уснул.